But wishing never helps, wishing never helps, wishing never solved a thing.
Название: «Сезон дождей»
Автор: [L]Таракашка Тачибана[/L]
Бета: [L]Mad Selena[/L]
Фандом: Katekyo Hitman Reborn!!
Персонажи: Ямамото, Гокудера. Эпизодами Хару, Цуна и Кёко. Некоторые побочные пейринги.
Рейтинг: для главы: R
Жанр: drama, angst, hurt/comfort, UST.
Дисклэймер: отказываюсь от прав на персонажей.
Размер: миди
Состояние: не закончен
Размещение: с непременным указанием автора и предварительным сообщением, где текст будет размещен.
Предупреждения: так как я довольно давно занимаюсь этой работой без фидбэка - мне действительно очень нужны чужие мнения. Действие происходит в примерном 8YL. Фанфик не был рассчитан на арку со школой Симон, и можно сказать, что его предыстория начинается сразу после окончания арки будущего. В тексте возможен сильный OOC персонажей, слэш и гет, описания неприятных, в том числе сексуальных сцен, и помимо того - он основан на известной схеме "A любит B любит C". Тем не менее, я надеюсь, что все это не будет настолько смертельно и Вы получите достаточно удовольствия.
P.S.: Автор любит комментарии!~
Приятного прочтения!Тишину, нарушаемую только шумом ливня, прорезало три звонка – один длинный, тревожно пронзительный и долгий, и два коротких – в такт сокращениям сердца. И потом все снова стихло в ожидании. Ямамото выронил книгу с колен, когда поднимался, на ходу сбрасывая с себя липкие и цепкие оковы сна. В полумраке комната упрямо не узнавалась, казалась чужой; он оглянулся в рассеянности, будто пытаясь понять, где находится. Кажется, уснул у себя в гостиной, когда читал…
Ямамото потянулся, поправил очки на переносице – что ни говори, а из-за бумажной работы, которая часто на него сваливалась, стремительно падало зрение. Он щелкнул ночником, стоящим на тумбочке рядом с диваном, прислушался – но всё, окружавшее озарённую теплым рыжим светом комнату, молчало.
Едва он начал думать, что ему показалось – пустующий темный дом снова содрогнулся неприятным трезвоном. На сей раз он не умолкал: видно, посетитель твердо решил достать Такеши или попасть к нему в дом. Очень быстро разболелась голова. Впопыхах отложив книжку, Ямамото босиком по холодным доскам кинулся открывать двери. В коридоре было темно и неуютно, да и вообще во всем доме горела только одна лампа в гостиной, откуда мечник только что ушел. Он не любил включать тут свет, и вечерами, особенно дождливыми и холодными, как сегодня, дома становилось безумно тоскливо, даже одиноко.
Дверь открылась с противным скрипом, и мигом коридор залило ночной темнотой и холодным ветром. Ливень там был просто волшебный, но угнетающий. Трещащий звук так и не прекратился и звенел уже почти надрывно. Ямамото несколько секунд смотрел на застывшего у стены человека, не узнавая его. Он странно прислонился лбом к кнопке звонка на стене, и вот так стоял, не двигаясь. Такеши подергал уголками губ, не зная, улыбнуться или нет – узнавание пришло, когда он поймал абсолютно пустой и знакомый взгляд. Меньше всего на пороге своего дома он ожидал увидеть Хаято.
– Перестань, – коротко попросил Ямамото вместо приветствия. Гокудера не сразу поднял голову, оставляя в покое звонок. Сразу же повисла непривычная, тянущая тишина, нарушаемая только шуршанием ливня.
Хаято смотрел на друга всего несколько секунд, а потом сунулся в дверной проем, будто пытался пролезть под его рукой. Это определенно не нравилось мечнику, слишком разбитым он выглядел. Такеши его удержал, сжав за плечи, и снова отстранил на расстояние вытянутых рук. Хотелось невольно прикрикнуть на него, встряхнуть за плечи, заставить слушать – выглядел тот лишенным, опустевшим.
– Можно я у тебя поживу? – сипло спросил Гокудера вместо объяснений. Он промок насквозь; пока Ямамото с некоторым удивлением ощупывал его одежду, где, как оказалось, не осталось ни единого сухого места, Хаято жестко и почти даже враждебно, несмотря на отвратительный видок, смотрел ему в глаза, будто бы пытаясь загипнотизировать и заставить кивнуть.
– Можно, – все же потерянно согласился Такеши, но с места так и не сдвинулся. Тогда Хаято сам протиснулся в коридор, попросту отпихнув его с пути, и там совсем жалко пристроился спиной у стены. Он пытался найти в карманах сигареты, но все пачки, как одна, промокли, а зажигалка, судя из потока последовавшей после обысков ругани, оказалась потеряна.
Ямамото представить себе не мог, почему тот оказался на улице, и вообще не понимал, как подобное могло случиться. Он вообще отчего-то не мог сказать ни слова – друг, ссутулившийся у стены, мокрый насквозь и закоченевший от ветра, вызывал неконтролируемую жалость. Именно жалость, а не сочувствие, что было хуже всего. Такеши так ничего и не спросил – он просто старался действовать так, как было бы правильно. А правильнее всего – оставить его у себя дома, затолкать в горячий душ, дать сухую одежду и что-нибудь противопростудное, и положить спать.
Положить спать…
Он так и застыл, молча глядя на него поверх стекол очков, и очнулся, лишь когда тот вздернулся, встрепенувшись, будто промокшая ворона, отряхнулся от воды и мрачно покосился на него. И потом с остервенением принялся стягивать мокрый пиджак с себя. Не дав ему это сделать, Такеши схватил его за запястье – Боже, какой он холодный, так и заболеть легче легкого – и попросту потащил к ванной комнате. Застучали торопливые шаги по полу. На ходу Хаято озирался и раздраженно поджимал губы, но все-таки не возражал.
– Почему у тебя везде темно? – спросил он, когда Такеши привел его в комнату, только там включив свет. Глаза обжигало с непривычки, так что Хаято постоянно щурился, прогоняя заплясавшие вокруг темные пятна. Тем временем мечник сам стал наливать ванну, тщательно проверяя ладонью температуру воды. Хаято нужно было, прежде всего, хорошенько согреть…
– Мне слишком много здесь напоминает об отце, – улыбнулся своему отражению в воде Ямамото, после чего повернулся к Хаято, сдергивая с лица очки и зацепляя сложенными дужками за ворот футболки. С друга все еще ручьями текла вода. От пиджака он избавился наполовину – Такеши покрепче вцепился в мокрую ткань, помогая стянуть, а потом, расправив в руках потерявший форму пиджак, положил его поверх корзинки для белья. – Ты мне сейчас все расскажешь, понял?
– Понял, – угрюмо откликнулся Гокудера, негнущимися пальцами вцепляясь в пуговицы рубашки, пока Ямамото снимал с него галстук. Мокрая ткань выскальзывала из пальцев, отказываясь поддаваться. – Рассчитывать на то, что ты меня оставишь, не придется?
– Не придется, – железно отрезал Такеши, перехватывая нерасстегнутые пуговицы, но, поймав на себе слегка ироничный взгляд, смущенно отвернулся, оставив его раздеваться самостоятельно.
Хотя зачем это, они ведь далеко не дети, чтобы смущаться друг друга… Он закрыл крышку унитаза – санузел здесь был спарен с ванной – и сам сел сверху, нервно потирая чуть замерзшие руки. Этот ночной и мокрый холод, наверное, еще долго не забудется. Как же можно так промокнуть? Казалось, что Гокудера не менее получаса провел под ливнем. Такеши отвел взгляд, когда друг выпутывался из брюк, и уставился в стену рядом.
Сбоку послышался плеск воды. Ямамото друга уважал, но все-таки не удержался от того, чтобы не покоситься на него. Он никогда не наблюдал за собой привычки разглядывать голых мужчин, и, тем не менее, можно было с первого косого взгляда на Гокудеру заметить, как тот похудел. Месяца три назад он притащил друга на пляж, и по сравнению с тем… ну, было с чем сравнивать. Тот так побледнел и потерял в весе, что теперь казалось, будто острые, болезненные ребра еще чуть-чуть и прорвали бы кожу изнутри.
Глядя на сильно натянувшие кожу лопатки, Такеши испытывал нечто сродни острого желания защитить его и помочь, быть хоть немного полезным. Невольно он даже сжал кулаки – все это было просто неправильно. У Гокудеры – дом и семья, поэтому он не должен мокнуть на улице под дождем. Но пока единственное, что он мог сделать – это, как минимум, дать ему жилье и ждать…
Гокудера откинулся на бортик ванной. Очень быстро у него раскраснелись щеки, сам он понемногу расслабился – было видно, что теплая вода действовала успокаивающе. По мере того, как он согревался, менялось даже его выражение лица – сначала болезненно напряженное и недовольное, оно понемногу разгладилось и смягчилось. Такеши молча изучал взглядом плитку на полу. Заговорить первым он отчего-то боялся, поэтому ждал, когда Гокудера вспомнит, что ему следовало бы проинформировать друга о произошедшем конфликте.
Вспоминал он об этом долго.
– Хэй, придурок, – окликнул он, прикрыв глаза. Немного рассеянное внимание Ямамото снова вернулось к нему. Хаято вымученно и виновато улыбался. – Извини, что создаю проблемы.
– Да о чем речь, – торопливо пожал плечами он.
Повисла неловкая пауза. Гокудера пытался устроиться в воде так, чтобы погрузиться туда полностью, почти по уши. Такеши скучающе растирал ладони, ожидая, пока тот снова соберется с мыслями, но что-то Гокудере мешало; он снова молчал, напряженно глядя в пустоту.
– Тебя Хару выгнала? – в конце концов, пошел в наступление Ямамото. Гокудера невольно спрятал руку – на безымянном пальце уже два года как красовалось кольцо, скрепляющее их узами брака.
– И это тоже, – усмехнулся он, укладываясь щекой на бортик ванны.
– Тогда что у тебя случилось? – напрямую спросил мечник, взволнованно хмуря брови.
Хаято раскрыл рот, чтобы ответить, но снова вдруг умолк, совершенно неожиданно побледнев. Ямамото сглотнул – у того так потяжелел взгляд, что стало почти неудобно находиться рядом. Какие-то абсолютно пустые, потерявшиеся и бессмысленные глаза… Это было слишком сложно терпеть – он потихоньку сполз на пол, присаживаясь на корточки рядом с ванной, и заискивающе коснулся его влажных волос, будто пытаясь вернуть обратно в мир. Хаято замер всего на секунду: коротко посмотрел на Такеши, а потом немного резко и нервно убрал его руки и спрятал глаза, взглядом уткнувшись в днище ванны.
– Десятый, – коротко бросил он. У Ямамото ухнуло сердце. – Я ему признался.
* * *
Ямамото и Гокудера были такими друзьями, которые не могли и пяти минут не ругаться, но, тем не менее, начинали отчаянно скучать, когда были не вместе. Цуна и сам замечал с ласковой улыбкой, как они зависели от общения друг с другом – и это была вот самая настоящая, крепкая дружба, которая сохранилась уже на целых восемь лет и наверняка продлится еще дольше.
В школе все было вполне безобидно – оба хватали Цуну под руки и неслись гулять, хотя и уже тогда с Гокудерой поговорить можно было намного откровеннее, чем с Савадой. Где-то в старших классах они с Хаято вместе цепляли девчонок и потом, когда все попытки проваливались, со смехом и руганью пополам уходили куда-нибудь поесть, обычно в бар к отцу Ямамото, или где-нибудь развеять скуку – дома у Гокудеры за игровой приставкой. На той же планке все держалось до института, а потом резко подскочило вверх – после поступления они даже неожиданно для себя сблизились настолько, что могли доверять друг другу секреты посерьезнее.
А секреты и правда оказались серьезнее некуда. Где-то в девятнадцать Хаято признался другу, что до безумия влюблен в Цуну. Но оба тогда были чуть пьяны, что и способствовало такому раскрытию, и на нетрезвую голову Ямамото придумал только нелепое «Ха-ха, да это же круто!» и широкую ободряющую улыбку. Тем не менее, этот факт приелся к нему намертво. Он не мог думать ни о чем другом, хотя и находил это несколько постыдным – фактически, он лез в чужие отношения.
А жизнь текла дальше, и уже в двадцать Хаято женился, хоть и не по любви. Менее довольным, впрочем, он от этого не стал. Крепко сжимая плечи друга со слезами на глазах от невозможности объяснить эту дикую радость, Ямамото почти любовался им – ожившим, по-настоящему счастливым. Первая свадьба в Вонголе прогремела почти на всю Японию. Воспоминания об этом праздновании до сих пор дергали самые теплые ниточки души, неизбежно заставляя улыбаться.
Но это была только ослепительно белая полоса перед безысходной темной. Еще через год какая-то местная дрянь убила Цуёши, отца Такеши. И вот тогда всё разбилось – в треск, в осколки, в клочья. Дружба с Гокудерой – в клочья. Счастье – и Хаято, и Ямамото – в клочья. Все, окружавшее оставшегося в одиночестве сына, порвалось и исчезло, осталась только сухая и колючая темнота, пустота и безысходность. Наконец стало видно, как изменилось все привычное для них спустя десять лет и как изменились они сами.
Такеши редко плакал, если не сказать – никогда. Но тогда он не просто плакал, он выл, в ярости мечась по дому, и иногда хватался за катану. Цуна забрал все его мечи, сказав, что это может быть слишком опасно. К нему вообще боялись даже подходить. И только за пару часов до похорон к нему зашел Хаято. Такеши его безумно не хватало все то время, но тот только принес заключение и еще какие-то документы от полиции. Такеши читал молча, подписывал, где надо, хотя взгляд его, темный, резко переставший быть по-прежнему мягким и зеркально-мечтательным, смотрел сквозь листок. Он просто даже не понимал, что делает. Он вообще ничего не понимал. Только потом тоскливо и трусливо жался к плечу Хаято, бесшумно всхлипывая и отказываясь отпустить его даже на шаг.
На похоронах он снова улыбался, и только когда целовал бледный-бледный лоб отца – снова дал волю собственным эмоциям. Вернулся к Хаято он с мокрым, абсолютно пустым и бледным лицом, и красными, невозможно усталыми глазами. Гокудера смог только коротко прислониться лбом к его лбу и взъерошить короткие волосы, на что ему снова беспечно улыбнулись. «Будет тебе» – примерно так шепнул ему Такеши, качая головой.
Улыбка бесила. Особенно такая безжизненная, без былого задора.
Казалось, что умирать он тоже будет смеясь.
Потом Такеши изменился так сильно, что иногда, смотря на него, Гокудера отказывался верить, что это был все тот же его друг, с которым они вместе были еще с четырнадцати лет. Он не ел, не спал, даже как будто резко потемнел – от него пахло таким желанием убивать, что становилось страшно находиться рядом. Он запил, хотя и довольно быстро бросил. Немного курил, вместе с Гокудерой иногда стоял на балконе, давясь кашлем и пытаясь до конца добить хотя бы одну сигарету. Его сломали так быстро, что Гокудера терялся, не зная, как снова выстроить ту крепость в Ямамото, которая защищала всех, успокаивая своей надежной мягкостью и дружелюбием.
Постоянно – рядом с придурком, постоянно поддерживать, тоннами закупать продукты и пытаться ему готовить, проводить почти все двадцать четыре часа в день за односторонними разговорами, когда максимум, на что Ямамото был способен – это кивнуть либо покачать головой… Хаято почти отчаялся. Он даже оставил все свои заботы в пользу идиота: совсем забыл и о Хару, которая каждый день возмущалась ему в телефонную трубку, и о Цуне, любовь к которому со временем обнаружилась как бессмысленная и не имеющая будущего… Но иначе некому было сидеть с Такеши. Да и Гокудера, как его лучший друг, считал это своим долгом. Тем не менее, придурок понемногу оживал. И это не могло не радовать.
Через неделю он вполголоса впервые заговорил с Хаято. Это был тусклый и неприятный разговор. У него даже манера речи немного поменялась – Ямамото ограничивался сухими, скупыми фразами и вопросами, и каждая будто резала и колола морозом. Еще через неделю он встретил Гокудеру с утра добродушной улыбкой и запахом пиццы. Хаято не мог выразить, как он был рад тому, что друг наконец-то стал приходить в себя. Через месяц Ямамото уже практически вел свою обычную жизнь – шутил, смеялся, бегал за всеми и заваливал свою работу, но иногда Хаято ловил его слегка отстраненный, пустой, мрачный взгляд, видел смерть в самой глубине зрачков, и тогда неизменно покрепче сжимал его плечи и встряхивал как следует – и чтобы не смел, гад, больше так тосковать. И, кажется, вскоре Такеши правда смирился с потерей отца.
А окончательно все изменилось через два месяца после смерти Цуёши.
Бейсбольный дебил сказал, что любит Гокудеру.
Хаято чуть по стенке не съехал от такой неожиданности. Он как-то совсем не так представлял себе подобные ситуации… Уж точно в любви не признавались на балконе в перерыве, в самый обычный рабочий день, когда на столе еще целая куча отчетов, а утром – какая-то там крупная миссия. И, тем не менее, по серьезным, хотя и искренне теплым глазам Ямамото Гокудера видел – не врал, сволочь такая. Правда любит.
– Как? – тогда совсем потерянно и непонимающе пролепетал Хаято, роняя сигареты, а Ямамото снова уткнулся взглядом в землю, перевесившись через невысокое ограждение балкона.
– Просто ты всегда был рядом со мной, – тепло улыбнулся Такеши. В его глазах даже мелькнуло что-то вроде легкой грустинки, но быстро пропало, и Хаято решил, что ему показалось. – Я давно тобой интересовался, чуть больше, чем всеми остальными… и, кажется, переборщил.
Гокудера слушал напряженно – с одной стороны ему признавался в любви самый близкий друг. С другой – ведь правда, ближе него нет никого, даже Хару или Цуна не казались настолько важными и своими… И невольно Хаято верил ему, доверял и не боялся.
– Я бы хотел быть с тобой, – зажмурился Такеши с таким выражением лица, будто говорил самый сладкий комплимент в своей жизни, – но я понимаю, что у нас нет будущего, так что… Стоит просто переждать, наверное. Ты не волнуйся, от моего признания ничего не поменяется.
Гокудера рассеянно кивнул. Он не знал, как это воспринимать, но в итоге свыкся. Тогда и Такеши чуть-чуть осмелел. Любовь придурка стала настолько привычной и обыденной, что он научился абсолютно не обращать внимания на его косые взгляды, откровенные прикосновения и редкие недвусмысленные фразы. Это оказалось не так уж сложно.
К тому же, никто не может поддержать страдающего человека так сильно и искренне, как тот, кто любит его безответно. Хаято это понимал. И поэтому, наверное, пришел именно к Такеши. Просто было бы очень кстати получить хотя бы чуть-чуть того ласкового, любовного тепла, и успокоиться вместе с ним. Уж успокаивать он умел, как никто другой…
* * *
После ванной и недолгого, но тяжелого разговора, в процессе которого, впрочем, так ничего и не выяснилось, Такеши его одел, укутал в одеяло, снабдил всем необходимым и оставил в покое. Гокудера несколько раз ловил его за рукав и честно благодарил, от всего сердца, поражаясь тому, как тот переполошился с такой, казалось бы, мелочи – с одной стороны, каждого мужа когда-нибудь выгоняют из дома. Но Такеши, наверное, видел чуть глубже, и поэтому рассеянно улыбался ему в ответ, качал головой и снова исчезал в темноте. Он что-то делал, что-то куда-то носил, где-то пропадал… В доме по-прежнему практически ни разу не загорелся свет. Хаято ежился, укутываясь поплотнее в тяжелую ткань, и устраивался на диване в гостиной.
Скоро мечник принес ему ужин. Гокудере и кусок в горло не лез, он всего чуть-чуть поклевал рис, съел немного суши и выпил кружку горячего чая. Готовил Такеши всегда потрясающе, сказывалась долгая практика, но сегодня еда показалась Гокудере немножко пресной и… как бы пустой. Он был свидетелем того, как Ямамото готовил, и не раз. Он буквально каждую эмоцию заворачивал, каждое чувство, и частичка этих чувств через еду обязательно передавалась гостю, но сегодня что-то было по-другому.
Наверное, у него все-таки было плохое настроение. Гокудера поджал колени к груди. Ямамото рядом допивал чай. Обычно он был теплым и не отталкивающим, но сегодня… Хаято нервно улыбнулся, пряча лицо – такому гостю наверняка не рады.
Да и чему тут, в сущности, радоваться. Любимый человек ввалился поздним вечером в гости и с порога нажаловался на свою собственную любовь. Такеши любил Хаято, Хаято любил Цуну, и никто из них не имел права быть вместе с любимым человеком.
Такеши – только его друг, не более того. Гокудера нарочно подпускал его к себе ближе, чтобы дать понять – у них все равно бы ничего не получилось. До конца он отказываться не мог, да и не хотел – Ямамото все же был ему дорог, и только ему он мог доверять полностью. Это была основная причина, почему Хаято ушел именно к другу. Да и все равно он немного тянулся к Такеши, как тянется человек, нуждающийся в чьей-то любви, и тот был рад безумно и этим крупицам доверия, рассыпанным между ними.
А вот с Цуной все было несколько труднее. Он был боссом Гокудеры и его другом, и нельзя было рассчитывать на нечто большее. Цунаёши был безумно влюблен и уже помолвлен, вместе с очаровательной Кёко они ждали дочку. Увы, в ситуации был виноват один только Гокудера – это он позволил своей преданности, чистому и благородному чувству, перерасти в желание и любовь. По отношению к своему другу это было недопустимо, а по отношению к боссу – и того унизительнее…
– Как все это случилось? – тихо спросил Ямамото. Хаято покосился на него, не сразу осознав вопроса. У Такеши был просящий взгляд – отказаться было невозможно. Ну да, наверное, лучший друг наверняка имел право знать все от слова до слова, а не сплошные сухие факты…
– Я сам не понимаю, как так получилось, – пробормотал Гокудера, запуская пальцы во влажные встрепанные волосы. – Я сгоряча чуть не поругался с Десятым из-за Хару. Он переживал, что я оставил ее почти одну. Я попросил его не вмешиваться, и Десятый, кажется, обиделся. Он на меня почти кричал. – Хаято прикрыл глаза. Это тоже было обидно почти до скрипа зубов. Можно подумать, что им совсем не дорожили. – Я сгоряча подхватил спор, разговор пошел на повышенных тонах и вот… Слова сами собой вылетели, клянусь! – кусая губы, Гокудера сжал кулак. Отчаянно хотелось ударить по столу. Ямамото рядом слушал как-то пусто, как будто вообще пропускал слова мимо ушей. – Он… Десятый так помрачнел. Я никогда у него таких глаз не видел. – Облизнув губы, Хаято в надежде повернулся к другу. Такеши тоже поднял голову, чувствуя его взгляд. В теплых, медовых глазах Хаято подчерпнул немного уверенности для себя. – Мне кажется, он меня испугался. А дома Хару встретила меня со сковородкой в руках. Глупая женщина, – и Гокудера, не сдержавшись, фыркнул. Но потом как-то обмяк в кресле, устало закрывая глаза. Все произошедшее давно улеглось и забылось, но отчего-то эта тревога восставала вновь, будто волной поднимаясь и замирая где-то в горле. – Кажется, Десятый рассказал ей. Хару плакала, и…
– Все понятно, – перебил его Такеши, качнув головой. Показалось, что у него даже лицо потемнело от непонятной тоски – наверное, не хотел слушать дальше.
Отчаянно хотелось курить, а сигареты все насквозь пропахли дождем.
– Нет, я не осуждаю Десятого, – Хаято откинул голову назад, укладываясь затылком на спинку дивана. – Он имел полное право. Но он сделал ей больно, моей жене…
Гокудера любил Хару. Или не любил, но… нет, безусловно, она была чудесной женой, очень красивой девушкой и хорошим человеком. И все-таки для Хаято это был скорее брак по расчету, чем по любви. Разумеется, он делал все возможное, чтобы ее не расстроить, он ее защищал и оберегал, и даже старался любить именно как женщину, как свою жену, но все-таки это давалось ему с огромным трудом. Она была скорее другом, и не более того.
– Что мне делать, если я потерял сразу двоих? – в пустоту задал вопрос Гокудера. Широкая, грубая от рукояти меча ладонь Ямамото легла ему на плечо.
– Давай просто переждем какое-то время, – отчаянно улыбнулся он. Хаято устало убрал волосы с лица. – Я дам тебе жилье, еду, одежду – все, что угодно. Помогу всем, чем смогу, обещаю. Да и… что не смогу – то наверстаю… – И все же в его голосе скользило что-то ироничное. Болезненное. Пустое. – Мы ведь, в конце концов, друзья.
Хаято невольно улыбнулся в ответ, хотя улыбка эта вышла немного вымученной. Он бы сейчас не отказался прижаться к этому придурку или быть прижатым им. Вот только было бы у него право так поступить.
Но Такеши, наверное, и правда смог бы помочь забыть все это.
Как назло, снова всплыла мысль, ненавидимая им больше всего: у него почти нет будущего. Савада теперь им пренебрегает, Ямамото – избегает, чтобы не доставлять неудобств, с Хару они рано или поздно разминутся, потому что они, черт подери, слишком разные и непохожие, но… У него, Гокудеры, есть только они трое – самые-самые близкие. К сестре он возвращаться не хотел. Вот и получилось, что он сейчас мало того, что отравил жизнь Десятому, Хару и Такеши, так и изящно сломал ее самому себе.
– Черт. – Гокудера рвано вздохнул, встряхивая головой. – Я любил его так давно, а… ничего не получилось. Всё пошло коту под хвост.
– Я тебя понимаю, – глухо произнес Такеши. Хаято едва не дернулся в сторону, покосившись на него – по слегка осуждающему и укоризненному взгляду было видно, что сейчас Ямамото имел ввиду именно его, свою неудачную пассию. Вот только его тут не хватало… Но Ямамото на его растерянный и отчаявшийся взгляд ответил мягкой улыбкой, и потом поднялся с дивана, поманив жестом за собой.
– Пойдем, уже давно пора спать. Впереди еще куча времени. Что-то да решится.
Путаясь в одеяле, Гокудера поднялся следом. Тем не менее, в темноте этого неприветливого дома он, наконец, успокоился. Свои собственные проблемы как будто таяли здесь – этим стенам ведь наплевать на них, они просто слушали, все-все тщательно запоминая.
* * *
Такеши переживал так сильно, что не мог заснуть практически до самого утра. Когда он взглянул на часы в последний раз – на них значилось начало четвертого. Буквально через два часа ему уже нужно было вставать и отправляться на миссию… Впрочем, эти самые два часа можно было отоспать и прямо в полете. Дорога, как-никак, предстояла долгая…
Выходило так, будто Такеши только ненадолго прикрыл глаза, а не спал. Ужасно болела голова, и он, что самое обидное, не мог с собой ничего поделать. Его не оставляли мысли о Гокудере и Цунаеши, более того, он чувствовал себя так, будто тоже участвовал в их ссоре и переругался со всеми разом. Тяжело было чувствовать, как лучшие друзья пытаются отрубить свои связи. Хотя какие из них друзья, когда в этом незамкнутом треугольнике нет ни одной взаимной, обоюдной линии.
Сейчас было бы так просто заполучить Гокудеру. Такеши невольно скривился, осознав, о чем думает. Он прекрасно понимал, что лишившийся чего-либо человек способен на многое, даже на самое безумное из всего возможного. Он бы хотел не думать об этом, но не мог.
В конце концов, он давным-давно понял, что все это бесполезно, и отказался от этих глупых мыслей. Он свыкся с тем, что с Хаято ему ничего не светит. Но это не мешало Ямамото представлять его руки вместо чужих. И после этих вечеров наедине с собственным воображением на него обычно накатывала такая бешеная меланхолия, почти депрессия, что друзья с сомнением смотрели ему в глаза и обеспокоенно оборачивались вслед.
Ямамото решительно отбросил одеяло и поднялся, поняв, что вряд ли уснет сегодня – слишком уж велико было напряжение. Пол под ногами казался ледяным. Он изо всех сил старался, чтобы половицы не скрипели: чуть дальше по коридору, в комнате для гостей, спал Гокудера, ни к чему было будить его в такой ранний час.
…пронзительно скрипнули винтики крана. Полилась – сначала холодная, и только потом постепенно набирающая теплоту – вода. Такеши почти замерз, когда стоял под душем, ожидая, что температура станет хотя бы на несколько градусов теплее его тела.
Гокудера-Гокудера-Гокудера… Иногда только такая мысль и билась в висках, и не хватало слов – все вертелось на языке его имя. Не хватало слов, чтобы объяснить, как ему был дорог этот человек. Даже Цуна и вся остальная Вонгола… Сравнивая то, в каких доверительных и теплых отношениях был он с Хаято, с тем, как друг немного холодно и официально общался с Хранителями, он понимал – а вот так близко больше никогда не будет ни у него самого, ни у Гокудеры. И он не мог думать о нем не как о друге, иначе все внутри вспыхивало отвращением. Это казалось унизительным по отношению к ним, к их дружбе, которой вскоре исполнится десять лет.
«Я не могу себе этого позволить, – в сотый раз напомнил себе Такеши, устало смежив веки. Нестерпимо жгло глаза от воды. Тонкий шелест, похожий на звук дождя, успокаивал и странно умиротворял. – Я не имею права даже представлять его своим любовником. Слишком тяжело будет отказаться потом от таких мыслей…»
Он думал, что всё пройдет. Вернее, он надеялся на это. Нарочно проводил все больше времени в компании ослепительных красавиц или же вполне симпатичных парней, старался отвлечься и хоть как-то забыть. А, как выяснилось, влюбленность не прошла, а переросла в любовь – спокойную, уверенную и надежную. Наверное, не было ничего страшнее односторонней любви. От Такеши к нему тянулась нить – тонкая, незримая, но крепкая и твердая – но ответа не было.
Ничего с этим уже не поделать.
…Кулаками по плитке – бесшумно, бессильно, и потом раскрытыми ладонями сверху-вниз, стирая с плитки испариной осевшую влагу. Необъяснимое отчаяние.
Они слишком близки – он невольно воспринимал любое прикосновение, любой косой взгляд за ответные чувства. Или правильнее будет – надеялся, что это может быть ответ? Он не мог отделаться от него, отчиститься от этих глупых, выматывающих чувств, перестать, наконец, ревновать Гокудеру к любому столбу. Или начать уже ревновать его к Цуне?
Останавливала мысль, что тогда ему будет больно.
И снова все по кругу.
…На кухне нашлось почти засохшее печенье и молоко. Стакан теплого молока на ночь – наверное, лучшее снотворное из всех существующих, но другое дело, что спать оставалось всего час. Такеши впервые за огромное-огромное количество времени встречал рассвет, наблюдая, как медленно выползает из-за крыш соседних домов красно-рыжее солнце.
* * *
Утро у Гокудеры началось рано. Он не знал почему, но выспался просто превосходно. Дома у придурка было отчего-то очень уютно, и вместе с тем – одиноко. Хаято ночью давил в себе какую-то растущую волну; ему почти требовалось чье-то тепло, чье-то присутствие рядом.
Он и думать не смел, чтобы позвать Ямамото к себе, но не отказался бы, чтобы он прочитал его мысли и пришел сам… Такеши наверняка смог бы отвлечь его от всех тех переживаний. Но Хаято неизменно спотыкался о тот факт, что они – друзья. Им нельзя. И он сам не имеет права так выматывать друга, почти насмехаться над ним, позволяя подойти на несколько шагов ближе.
Надеть пришлось все то, что дал ему вчера Такеши, хотя и выглядело оно уже изрядно помятым. В ванной царил настоящий холостяцкий кавардак. Пришлось взять его зубную щетку, и причем без спроса, но у Хаято было на это право лучшего друга.
В штабе Вонголы он сегодня, сразу после той жуткой ссоры, объявиться не мог. Пойти домой, фактически, тоже. Оставаться у Ямамото и мешать ему не хотелось, хотя выйти на улицу сейчас казалось самым худшим вариантом из в принципе возможных… Гокудера раздраженно вздохнул, плеская холодной водой себе в лицо. Его равномерно раздражала вся эта ситуация.
Ямамото вертелся на кухне, это было несколько неожиданно для такого раннего часа. Хаято мысленно отметил, как он выглядел – галстук, рубашка, все выстирано и отглажено, хотя и явно видно, что мужскими руками. Возможно, важная миссия. А то и даже опасная. Стало даже немного досадно, но зато он мог без лишних проблем остаться у него дома.
Сказать-не сказать, попросить-не попросить… Нет, но просто поговорить с ним точно нужно.
На хрипловатое со сна приветствие Такеши оглянулся будто немного растерянно, но потом благосклонно, молчаливо улыбнулся и снова занялся завтраком. Гокудера замер, невольно теребя манжеты рубашки и сжимая-разжимая кулаки – как следовало начать, что полагалось делать? Он и самому себе не мог объяснить своих мыслей, что и говорить о том, чтобы пытаться втолковать это Такеши, чьи ухаживания он откровенно игнорировал или вовсе пресекал. Теперь же он хотел настоять на том, чтобы тот, наоборот, продолжал, не останавливался, отвлекал и спасал. Да они… не пара друг другу абсолютно, и будущего у них нет, но только ему Гокудера и мог доверять.
Гокудера молчал, будто обиженно поджимая губы, и сверлил его затылок глазами. Ямамото, разумеется, чувствовал, что тот хочет что-то сказать, но тактично молчал – не думал, что у него есть право требовать от него ответа.
Закипел чайник. И когда Такеши потянулся снимать его с подставки – Хаято, удивляясь собственной смелости, резко шагнул к нему, всем телом прижимаясь к спине – больше не знал, что сделать, что сказать, и действовал почти отчаянно. Эта зараза была выше его где-то на полголовы, и в плечах шире, да и вообще – намного массивнее по сравнению с его практически хрупким и болезненно тонким телом. Гокудера мог только прижаться щекой к шее друга и неистово стиснуть руками торс, чувствуя, как резко каменеет его спина.
– Эй, эй, Гокудера, – с нервным смехом отозвался он, пытаясь оглянуться, но Хаято крепко вжался лицом ему в спину. Он слышал, как Такеши крупно сглотнул, едва давя в себе сладкую дрожь. На него волнами накатывало что-то липкое и тяжелое, и от одного только осознания происходящего у мечника меркли все остальные мысли, даже самые разумные. Он не мог его оттолкнуть. Хаято же не мог отпрянуть, ничего толком не сделав – потом он не сможет даже смотреть в его глаза.
Оба молчали. Ямамото весь превратился во что-то каменное и холодное. Гокудера уже упустил то ощущение податливой отзывчивости и мягкости, какое было с самого начала, когда тот еще не понял, что его обняли. Стараясь прогнать это ощущение неправильности, Хаято губами коснулся кожи на его шее, обвел кончиком языка, будто пробуя. Одной ладонью скользнул под ткань рубашки, задирая ее вверх. Жалко, что сомнется… Показалось, что он коснулся обнаженных нервов Ямамото. Тот рвано вздохнул, встряхнул головой, будто пытаясь прийти в себя. Покрепче, до белых костяшек сжал пальцами край стола. Хаято прижался носом к его шее – от него все же пахло чем-то уютным, домашним и теплым.
И тогда, будто вынырнув из омута, Такеши взял себя в руки и молча вцепился в его ладони, пытаясь убрать в сторону. Хотя все равно слишком мягко пытался. И слишком красноречиво молчал.
– Такеши, – пробормотал Хаято, только еще крепче прижавшись к нему, и, боясь даже представить, что делает сейчас, второй рукой провел вниз по смуглому животу к поясу брюк. Проник под ткань кончиками пальцев, слегка царапнул кожу. Попытался продолжить как можно соблазнительнее, прикусывая мочку его уха: – Переспи со мной.
И снова ушло ощущение этой теплоты. Он показался мало того, что холодным и жестким – еще и враждебным. И это невольно сбивало с толку. Но вообще не так уж все оказалось и плохо. Он ожидал, что собственные же действия вызовут у него отторжение, но… воспринималось, наверное, как игра. Ямамото – это Ямамото, и с ним можно делать все, что угодно – все равно поймет.
Мечник лишь наполовину удержал почти отчаянный, сдавленный и тихий стон, в следующую же секунду резко выдернул его руки у себя из-под одежды. Сил он не рассчитал – хотел только оттолкнуть Гокудеру от себя подальше, но все же не резко и не больно, а вышло так, что он спиной с диким грохотом налетел на кухонный стол, по пути попытавшись уцепиться хоть за что-нибудь, чтобы восстановить равновесие.
Гокудера зажмурился, резко кусая губы и пытаясь подняться. Дико болела спина. Ему страшно было подумать, как он выглядит сейчас, настолько униженный и потерянный, но еще страшнее было смотреть на Ямамото. Он выглядел как тогда, после смерти Цуёши. Будто загнанный, донельзя разъяренный зверь.
– Почему нет? – почти потерянно вскрикнул Хаято, кое-как выпрямляясь. В спине то и дело что-то отвратительно хрустело, было тяжело дышать. – Ты же сам этого хочешь!
– Да ты идиот, если думаешь, что у меня кроме «хочу» ничего нет, – неожиданно огрызнулся Ямамото, торопливо поправляя на себе рубашку. Щеки у него пылали. А ругаться он не умел – прозвучало скорее болезненно и забито, чем действительно грозно.
Гокудера сжал на секунду зубы, глубоко вздыхая.
– Мне нужно его забыть, понимаешь? – выпалил он в ответ, на пару шагов ближе подскакивая к нему, но снова замер – ближе было страшно. Ямамото тоже застыл будто вкопанный. Гокудера сжал кулаки, увидев, как тот напрягся при его приближении. Какого ж черта он так уперся… – Кто, как не ты, блин, кто тогда!?
– Ты только заменишь его мной, а видеть и чувствовать будешь только его! – рыкнул Ямамото, дергая вниз узел галстука. Хаято невольно попятился: показалось на секунду, что он хотел начать раздеваться, но Такеши всего лишь расслабил его – дышал он тяжело, лихорадочно. – Ты сам говорил, что мы друзья, и я тебе обещал не переступать черту. Я сделаю все, чтобы помочь, но вот «это» – не помощь.
Хаято притормозил с ответом всего на секунду. Да какая разница? Почему этот идиот отказывается от того, о чем наверняка мечтал? Такеши выглядел возбужденно, вместе с тем – разозленно, но все-таки большей частью он был безумно растерян. Но едва он открыл рот, чтобы выпалить что-то обжигающе обидное – Ямамото, придя в себя, круто развернулся, с места широким, предельно спокойным шагом кидаясь в коридор.
– Достанешь рыбу из духовки через пять минут, – быстро распорядился он уже в коридоре. Хаято сильно растерялся, но когда вылетел следом за ним – тот уже спешно натягивал пиджак, одновременно заправляя в чехол свой меч. – Я в аэропорт.
Вот же придурок.
Гокудера чуть не взвыл, кулаком ударяя по стене.
– Ты снова сбегаешь, идиот! – заорал он ему в спину. Такеши и ухом не повел, в пару движений застегивая все пуговицы и поправляя манжеты. – Ты, как всегда, валишь в самые важные моменты, хренов трус! Да тебе просто страшно!
Ямамото молча повернулся через плечо, смерив его брезгливым взглядом. Так, будто на мусор какой-то смотрел… И именно это отвращение задело больше всего. Хаято замер с опущенным взглядом, безвольно сжимая-разжимая кулак, и потом только молча, уязвленно посмотрел ему в глаза – резко прояснившиеся, холодные. Абсолютно чужие.
Больно.
– Между нами ничего не будет, – отрывисто произнес Ямамото. Хаято невольно вжал голову в плечи. Голос его звучал как раскаты грома. – Люби Саваду как-нибудь без меня.
В следующее мгновение, когда стрелка на циферблате часов указала ровно на шесть часов утра, Ямамото пулей вылетел из собственного же дома. Гокудера было кинулся следом за ним, но дверь уже захлопнулась. В темноте он рукой наткнулся на вставленные в замочную скважину ключи. Хорошо хоть, что его не запирали…
Внутри все похолодело: не хватало только потерять и придурка тоже. Но, в конце концов, они выпутывались и не из таких передряг и ссор. Наверное, что-нибудь да придумают, чтобы забыть этот отвратительный разговор.
Гокудера облизнул губы, как нельзя некстати вспомнив: кожа у Ямамото была загорелой, солоноватой, с приятным сладковатым запахом.
А у Цуны другая. Наверняка другая.
Табурет, подвернувшийся под руку, с грохотом полетел на пол. Пискнул и погас вырванный из розетки телефон. Хаято был зол безумно.
Снаружи начинался дождь.
Автор: [L]Таракашка Тачибана[/L]
Бета: [L]Mad Selena[/L]
Фандом: Katekyo Hitman Reborn!!
Персонажи: Ямамото, Гокудера. Эпизодами Хару, Цуна и Кёко. Некоторые побочные пейринги.
Рейтинг: для главы: R
Жанр: drama, angst, hurt/comfort, UST.
Дисклэймер: отказываюсь от прав на персонажей.
Размер: миди
Состояние: не закончен
Размещение: с непременным указанием автора и предварительным сообщением, где текст будет размещен.
Предупреждения: так как я довольно давно занимаюсь этой работой без фидбэка - мне действительно очень нужны чужие мнения. Действие происходит в примерном 8YL. Фанфик не был рассчитан на арку со школой Симон, и можно сказать, что его предыстория начинается сразу после окончания арки будущего. В тексте возможен сильный OOC персонажей, слэш и гет, описания неприятных, в том числе сексуальных сцен, и помимо того - он основан на известной схеме "A любит B любит C". Тем не менее, я надеюсь, что все это не будет настолько смертельно и Вы получите достаточно удовольствия.
P.S.: Автор любит комментарии!~
Глава 1.
Давай разрушим потолок
И будем видеть бездну звёзд,
Читать падений их следы.
Я притворюсь, сглотнув комок,
Что я твоих не вижу слёз
Сквозь волны темноты.
© Flёur, «Сегодня».
И будем видеть бездну звёзд,
Читать падений их следы.
Я притворюсь, сглотнув комок,
Что я твоих не вижу слёз
Сквозь волны темноты.
© Flёur, «Сегодня».
Приятного прочтения!Тишину, нарушаемую только шумом ливня, прорезало три звонка – один длинный, тревожно пронзительный и долгий, и два коротких – в такт сокращениям сердца. И потом все снова стихло в ожидании. Ямамото выронил книгу с колен, когда поднимался, на ходу сбрасывая с себя липкие и цепкие оковы сна. В полумраке комната упрямо не узнавалась, казалась чужой; он оглянулся в рассеянности, будто пытаясь понять, где находится. Кажется, уснул у себя в гостиной, когда читал…
Ямамото потянулся, поправил очки на переносице – что ни говори, а из-за бумажной работы, которая часто на него сваливалась, стремительно падало зрение. Он щелкнул ночником, стоящим на тумбочке рядом с диваном, прислушался – но всё, окружавшее озарённую теплым рыжим светом комнату, молчало.
Едва он начал думать, что ему показалось – пустующий темный дом снова содрогнулся неприятным трезвоном. На сей раз он не умолкал: видно, посетитель твердо решил достать Такеши или попасть к нему в дом. Очень быстро разболелась голова. Впопыхах отложив книжку, Ямамото босиком по холодным доскам кинулся открывать двери. В коридоре было темно и неуютно, да и вообще во всем доме горела только одна лампа в гостиной, откуда мечник только что ушел. Он не любил включать тут свет, и вечерами, особенно дождливыми и холодными, как сегодня, дома становилось безумно тоскливо, даже одиноко.
Дверь открылась с противным скрипом, и мигом коридор залило ночной темнотой и холодным ветром. Ливень там был просто волшебный, но угнетающий. Трещащий звук так и не прекратился и звенел уже почти надрывно. Ямамото несколько секунд смотрел на застывшего у стены человека, не узнавая его. Он странно прислонился лбом к кнопке звонка на стене, и вот так стоял, не двигаясь. Такеши подергал уголками губ, не зная, улыбнуться или нет – узнавание пришло, когда он поймал абсолютно пустой и знакомый взгляд. Меньше всего на пороге своего дома он ожидал увидеть Хаято.
– Перестань, – коротко попросил Ямамото вместо приветствия. Гокудера не сразу поднял голову, оставляя в покое звонок. Сразу же повисла непривычная, тянущая тишина, нарушаемая только шуршанием ливня.
Хаято смотрел на друга всего несколько секунд, а потом сунулся в дверной проем, будто пытался пролезть под его рукой. Это определенно не нравилось мечнику, слишком разбитым он выглядел. Такеши его удержал, сжав за плечи, и снова отстранил на расстояние вытянутых рук. Хотелось невольно прикрикнуть на него, встряхнуть за плечи, заставить слушать – выглядел тот лишенным, опустевшим.
– Можно я у тебя поживу? – сипло спросил Гокудера вместо объяснений. Он промок насквозь; пока Ямамото с некоторым удивлением ощупывал его одежду, где, как оказалось, не осталось ни единого сухого места, Хаято жестко и почти даже враждебно, несмотря на отвратительный видок, смотрел ему в глаза, будто бы пытаясь загипнотизировать и заставить кивнуть.
– Можно, – все же потерянно согласился Такеши, но с места так и не сдвинулся. Тогда Хаято сам протиснулся в коридор, попросту отпихнув его с пути, и там совсем жалко пристроился спиной у стены. Он пытался найти в карманах сигареты, но все пачки, как одна, промокли, а зажигалка, судя из потока последовавшей после обысков ругани, оказалась потеряна.
Ямамото представить себе не мог, почему тот оказался на улице, и вообще не понимал, как подобное могло случиться. Он вообще отчего-то не мог сказать ни слова – друг, ссутулившийся у стены, мокрый насквозь и закоченевший от ветра, вызывал неконтролируемую жалость. Именно жалость, а не сочувствие, что было хуже всего. Такеши так ничего и не спросил – он просто старался действовать так, как было бы правильно. А правильнее всего – оставить его у себя дома, затолкать в горячий душ, дать сухую одежду и что-нибудь противопростудное, и положить спать.
Положить спать…
Он так и застыл, молча глядя на него поверх стекол очков, и очнулся, лишь когда тот вздернулся, встрепенувшись, будто промокшая ворона, отряхнулся от воды и мрачно покосился на него. И потом с остервенением принялся стягивать мокрый пиджак с себя. Не дав ему это сделать, Такеши схватил его за запястье – Боже, какой он холодный, так и заболеть легче легкого – и попросту потащил к ванной комнате. Застучали торопливые шаги по полу. На ходу Хаято озирался и раздраженно поджимал губы, но все-таки не возражал.
– Почему у тебя везде темно? – спросил он, когда Такеши привел его в комнату, только там включив свет. Глаза обжигало с непривычки, так что Хаято постоянно щурился, прогоняя заплясавшие вокруг темные пятна. Тем временем мечник сам стал наливать ванну, тщательно проверяя ладонью температуру воды. Хаято нужно было, прежде всего, хорошенько согреть…
– Мне слишком много здесь напоминает об отце, – улыбнулся своему отражению в воде Ямамото, после чего повернулся к Хаято, сдергивая с лица очки и зацепляя сложенными дужками за ворот футболки. С друга все еще ручьями текла вода. От пиджака он избавился наполовину – Такеши покрепче вцепился в мокрую ткань, помогая стянуть, а потом, расправив в руках потерявший форму пиджак, положил его поверх корзинки для белья. – Ты мне сейчас все расскажешь, понял?
– Понял, – угрюмо откликнулся Гокудера, негнущимися пальцами вцепляясь в пуговицы рубашки, пока Ямамото снимал с него галстук. Мокрая ткань выскальзывала из пальцев, отказываясь поддаваться. – Рассчитывать на то, что ты меня оставишь, не придется?
– Не придется, – железно отрезал Такеши, перехватывая нерасстегнутые пуговицы, но, поймав на себе слегка ироничный взгляд, смущенно отвернулся, оставив его раздеваться самостоятельно.
Хотя зачем это, они ведь далеко не дети, чтобы смущаться друг друга… Он закрыл крышку унитаза – санузел здесь был спарен с ванной – и сам сел сверху, нервно потирая чуть замерзшие руки. Этот ночной и мокрый холод, наверное, еще долго не забудется. Как же можно так промокнуть? Казалось, что Гокудера не менее получаса провел под ливнем. Такеши отвел взгляд, когда друг выпутывался из брюк, и уставился в стену рядом.
Сбоку послышался плеск воды. Ямамото друга уважал, но все-таки не удержался от того, чтобы не покоситься на него. Он никогда не наблюдал за собой привычки разглядывать голых мужчин, и, тем не менее, можно было с первого косого взгляда на Гокудеру заметить, как тот похудел. Месяца три назад он притащил друга на пляж, и по сравнению с тем… ну, было с чем сравнивать. Тот так побледнел и потерял в весе, что теперь казалось, будто острые, болезненные ребра еще чуть-чуть и прорвали бы кожу изнутри.
Глядя на сильно натянувшие кожу лопатки, Такеши испытывал нечто сродни острого желания защитить его и помочь, быть хоть немного полезным. Невольно он даже сжал кулаки – все это было просто неправильно. У Гокудеры – дом и семья, поэтому он не должен мокнуть на улице под дождем. Но пока единственное, что он мог сделать – это, как минимум, дать ему жилье и ждать…
Гокудера откинулся на бортик ванной. Очень быстро у него раскраснелись щеки, сам он понемногу расслабился – было видно, что теплая вода действовала успокаивающе. По мере того, как он согревался, менялось даже его выражение лица – сначала болезненно напряженное и недовольное, оно понемногу разгладилось и смягчилось. Такеши молча изучал взглядом плитку на полу. Заговорить первым он отчего-то боялся, поэтому ждал, когда Гокудера вспомнит, что ему следовало бы проинформировать друга о произошедшем конфликте.
Вспоминал он об этом долго.
– Хэй, придурок, – окликнул он, прикрыв глаза. Немного рассеянное внимание Ямамото снова вернулось к нему. Хаято вымученно и виновато улыбался. – Извини, что создаю проблемы.
– Да о чем речь, – торопливо пожал плечами он.
Повисла неловкая пауза. Гокудера пытался устроиться в воде так, чтобы погрузиться туда полностью, почти по уши. Такеши скучающе растирал ладони, ожидая, пока тот снова соберется с мыслями, но что-то Гокудере мешало; он снова молчал, напряженно глядя в пустоту.
– Тебя Хару выгнала? – в конце концов, пошел в наступление Ямамото. Гокудера невольно спрятал руку – на безымянном пальце уже два года как красовалось кольцо, скрепляющее их узами брака.
– И это тоже, – усмехнулся он, укладываясь щекой на бортик ванны.
– Тогда что у тебя случилось? – напрямую спросил мечник, взволнованно хмуря брови.
Хаято раскрыл рот, чтобы ответить, но снова вдруг умолк, совершенно неожиданно побледнев. Ямамото сглотнул – у того так потяжелел взгляд, что стало почти неудобно находиться рядом. Какие-то абсолютно пустые, потерявшиеся и бессмысленные глаза… Это было слишком сложно терпеть – он потихоньку сполз на пол, присаживаясь на корточки рядом с ванной, и заискивающе коснулся его влажных волос, будто пытаясь вернуть обратно в мир. Хаято замер всего на секунду: коротко посмотрел на Такеши, а потом немного резко и нервно убрал его руки и спрятал глаза, взглядом уткнувшись в днище ванны.
– Десятый, – коротко бросил он. У Ямамото ухнуло сердце. – Я ему признался.
* * *
Ямамото и Гокудера были такими друзьями, которые не могли и пяти минут не ругаться, но, тем не менее, начинали отчаянно скучать, когда были не вместе. Цуна и сам замечал с ласковой улыбкой, как они зависели от общения друг с другом – и это была вот самая настоящая, крепкая дружба, которая сохранилась уже на целых восемь лет и наверняка продлится еще дольше.
В школе все было вполне безобидно – оба хватали Цуну под руки и неслись гулять, хотя и уже тогда с Гокудерой поговорить можно было намного откровеннее, чем с Савадой. Где-то в старших классах они с Хаято вместе цепляли девчонок и потом, когда все попытки проваливались, со смехом и руганью пополам уходили куда-нибудь поесть, обычно в бар к отцу Ямамото, или где-нибудь развеять скуку – дома у Гокудеры за игровой приставкой. На той же планке все держалось до института, а потом резко подскочило вверх – после поступления они даже неожиданно для себя сблизились настолько, что могли доверять друг другу секреты посерьезнее.
А секреты и правда оказались серьезнее некуда. Где-то в девятнадцать Хаято признался другу, что до безумия влюблен в Цуну. Но оба тогда были чуть пьяны, что и способствовало такому раскрытию, и на нетрезвую голову Ямамото придумал только нелепое «Ха-ха, да это же круто!» и широкую ободряющую улыбку. Тем не менее, этот факт приелся к нему намертво. Он не мог думать ни о чем другом, хотя и находил это несколько постыдным – фактически, он лез в чужие отношения.
А жизнь текла дальше, и уже в двадцать Хаято женился, хоть и не по любви. Менее довольным, впрочем, он от этого не стал. Крепко сжимая плечи друга со слезами на глазах от невозможности объяснить эту дикую радость, Ямамото почти любовался им – ожившим, по-настоящему счастливым. Первая свадьба в Вонголе прогремела почти на всю Японию. Воспоминания об этом праздновании до сих пор дергали самые теплые ниточки души, неизбежно заставляя улыбаться.
Но это была только ослепительно белая полоса перед безысходной темной. Еще через год какая-то местная дрянь убила Цуёши, отца Такеши. И вот тогда всё разбилось – в треск, в осколки, в клочья. Дружба с Гокудерой – в клочья. Счастье – и Хаято, и Ямамото – в клочья. Все, окружавшее оставшегося в одиночестве сына, порвалось и исчезло, осталась только сухая и колючая темнота, пустота и безысходность. Наконец стало видно, как изменилось все привычное для них спустя десять лет и как изменились они сами.
Такеши редко плакал, если не сказать – никогда. Но тогда он не просто плакал, он выл, в ярости мечась по дому, и иногда хватался за катану. Цуна забрал все его мечи, сказав, что это может быть слишком опасно. К нему вообще боялись даже подходить. И только за пару часов до похорон к нему зашел Хаято. Такеши его безумно не хватало все то время, но тот только принес заключение и еще какие-то документы от полиции. Такеши читал молча, подписывал, где надо, хотя взгляд его, темный, резко переставший быть по-прежнему мягким и зеркально-мечтательным, смотрел сквозь листок. Он просто даже не понимал, что делает. Он вообще ничего не понимал. Только потом тоскливо и трусливо жался к плечу Хаято, бесшумно всхлипывая и отказываясь отпустить его даже на шаг.
На похоронах он снова улыбался, и только когда целовал бледный-бледный лоб отца – снова дал волю собственным эмоциям. Вернулся к Хаято он с мокрым, абсолютно пустым и бледным лицом, и красными, невозможно усталыми глазами. Гокудера смог только коротко прислониться лбом к его лбу и взъерошить короткие волосы, на что ему снова беспечно улыбнулись. «Будет тебе» – примерно так шепнул ему Такеши, качая головой.
Улыбка бесила. Особенно такая безжизненная, без былого задора.
Казалось, что умирать он тоже будет смеясь.
Потом Такеши изменился так сильно, что иногда, смотря на него, Гокудера отказывался верить, что это был все тот же его друг, с которым они вместе были еще с четырнадцати лет. Он не ел, не спал, даже как будто резко потемнел – от него пахло таким желанием убивать, что становилось страшно находиться рядом. Он запил, хотя и довольно быстро бросил. Немного курил, вместе с Гокудерой иногда стоял на балконе, давясь кашлем и пытаясь до конца добить хотя бы одну сигарету. Его сломали так быстро, что Гокудера терялся, не зная, как снова выстроить ту крепость в Ямамото, которая защищала всех, успокаивая своей надежной мягкостью и дружелюбием.
Постоянно – рядом с придурком, постоянно поддерживать, тоннами закупать продукты и пытаться ему готовить, проводить почти все двадцать четыре часа в день за односторонними разговорами, когда максимум, на что Ямамото был способен – это кивнуть либо покачать головой… Хаято почти отчаялся. Он даже оставил все свои заботы в пользу идиота: совсем забыл и о Хару, которая каждый день возмущалась ему в телефонную трубку, и о Цуне, любовь к которому со временем обнаружилась как бессмысленная и не имеющая будущего… Но иначе некому было сидеть с Такеши. Да и Гокудера, как его лучший друг, считал это своим долгом. Тем не менее, придурок понемногу оживал. И это не могло не радовать.
Через неделю он вполголоса впервые заговорил с Хаято. Это был тусклый и неприятный разговор. У него даже манера речи немного поменялась – Ямамото ограничивался сухими, скупыми фразами и вопросами, и каждая будто резала и колола морозом. Еще через неделю он встретил Гокудеру с утра добродушной улыбкой и запахом пиццы. Хаято не мог выразить, как он был рад тому, что друг наконец-то стал приходить в себя. Через месяц Ямамото уже практически вел свою обычную жизнь – шутил, смеялся, бегал за всеми и заваливал свою работу, но иногда Хаято ловил его слегка отстраненный, пустой, мрачный взгляд, видел смерть в самой глубине зрачков, и тогда неизменно покрепче сжимал его плечи и встряхивал как следует – и чтобы не смел, гад, больше так тосковать. И, кажется, вскоре Такеши правда смирился с потерей отца.
А окончательно все изменилось через два месяца после смерти Цуёши.
Бейсбольный дебил сказал, что любит Гокудеру.
Хаято чуть по стенке не съехал от такой неожиданности. Он как-то совсем не так представлял себе подобные ситуации… Уж точно в любви не признавались на балконе в перерыве, в самый обычный рабочий день, когда на столе еще целая куча отчетов, а утром – какая-то там крупная миссия. И, тем не менее, по серьезным, хотя и искренне теплым глазам Ямамото Гокудера видел – не врал, сволочь такая. Правда любит.
– Как? – тогда совсем потерянно и непонимающе пролепетал Хаято, роняя сигареты, а Ямамото снова уткнулся взглядом в землю, перевесившись через невысокое ограждение балкона.
– Просто ты всегда был рядом со мной, – тепло улыбнулся Такеши. В его глазах даже мелькнуло что-то вроде легкой грустинки, но быстро пропало, и Хаято решил, что ему показалось. – Я давно тобой интересовался, чуть больше, чем всеми остальными… и, кажется, переборщил.
Гокудера слушал напряженно – с одной стороны ему признавался в любви самый близкий друг. С другой – ведь правда, ближе него нет никого, даже Хару или Цуна не казались настолько важными и своими… И невольно Хаято верил ему, доверял и не боялся.
– Я бы хотел быть с тобой, – зажмурился Такеши с таким выражением лица, будто говорил самый сладкий комплимент в своей жизни, – но я понимаю, что у нас нет будущего, так что… Стоит просто переждать, наверное. Ты не волнуйся, от моего признания ничего не поменяется.
Гокудера рассеянно кивнул. Он не знал, как это воспринимать, но в итоге свыкся. Тогда и Такеши чуть-чуть осмелел. Любовь придурка стала настолько привычной и обыденной, что он научился абсолютно не обращать внимания на его косые взгляды, откровенные прикосновения и редкие недвусмысленные фразы. Это оказалось не так уж сложно.
К тому же, никто не может поддержать страдающего человека так сильно и искренне, как тот, кто любит его безответно. Хаято это понимал. И поэтому, наверное, пришел именно к Такеши. Просто было бы очень кстати получить хотя бы чуть-чуть того ласкового, любовного тепла, и успокоиться вместе с ним. Уж успокаивать он умел, как никто другой…
* * *
После ванной и недолгого, но тяжелого разговора, в процессе которого, впрочем, так ничего и не выяснилось, Такеши его одел, укутал в одеяло, снабдил всем необходимым и оставил в покое. Гокудера несколько раз ловил его за рукав и честно благодарил, от всего сердца, поражаясь тому, как тот переполошился с такой, казалось бы, мелочи – с одной стороны, каждого мужа когда-нибудь выгоняют из дома. Но Такеши, наверное, видел чуть глубже, и поэтому рассеянно улыбался ему в ответ, качал головой и снова исчезал в темноте. Он что-то делал, что-то куда-то носил, где-то пропадал… В доме по-прежнему практически ни разу не загорелся свет. Хаято ежился, укутываясь поплотнее в тяжелую ткань, и устраивался на диване в гостиной.
Скоро мечник принес ему ужин. Гокудере и кусок в горло не лез, он всего чуть-чуть поклевал рис, съел немного суши и выпил кружку горячего чая. Готовил Такеши всегда потрясающе, сказывалась долгая практика, но сегодня еда показалась Гокудере немножко пресной и… как бы пустой. Он был свидетелем того, как Ямамото готовил, и не раз. Он буквально каждую эмоцию заворачивал, каждое чувство, и частичка этих чувств через еду обязательно передавалась гостю, но сегодня что-то было по-другому.
Наверное, у него все-таки было плохое настроение. Гокудера поджал колени к груди. Ямамото рядом допивал чай. Обычно он был теплым и не отталкивающим, но сегодня… Хаято нервно улыбнулся, пряча лицо – такому гостю наверняка не рады.
Да и чему тут, в сущности, радоваться. Любимый человек ввалился поздним вечером в гости и с порога нажаловался на свою собственную любовь. Такеши любил Хаято, Хаято любил Цуну, и никто из них не имел права быть вместе с любимым человеком.
Такеши – только его друг, не более того. Гокудера нарочно подпускал его к себе ближе, чтобы дать понять – у них все равно бы ничего не получилось. До конца он отказываться не мог, да и не хотел – Ямамото все же был ему дорог, и только ему он мог доверять полностью. Это была основная причина, почему Хаято ушел именно к другу. Да и все равно он немного тянулся к Такеши, как тянется человек, нуждающийся в чьей-то любви, и тот был рад безумно и этим крупицам доверия, рассыпанным между ними.
А вот с Цуной все было несколько труднее. Он был боссом Гокудеры и его другом, и нельзя было рассчитывать на нечто большее. Цунаёши был безумно влюблен и уже помолвлен, вместе с очаровательной Кёко они ждали дочку. Увы, в ситуации был виноват один только Гокудера – это он позволил своей преданности, чистому и благородному чувству, перерасти в желание и любовь. По отношению к своему другу это было недопустимо, а по отношению к боссу – и того унизительнее…
– Как все это случилось? – тихо спросил Ямамото. Хаято покосился на него, не сразу осознав вопроса. У Такеши был просящий взгляд – отказаться было невозможно. Ну да, наверное, лучший друг наверняка имел право знать все от слова до слова, а не сплошные сухие факты…
– Я сам не понимаю, как так получилось, – пробормотал Гокудера, запуская пальцы во влажные встрепанные волосы. – Я сгоряча чуть не поругался с Десятым из-за Хару. Он переживал, что я оставил ее почти одну. Я попросил его не вмешиваться, и Десятый, кажется, обиделся. Он на меня почти кричал. – Хаято прикрыл глаза. Это тоже было обидно почти до скрипа зубов. Можно подумать, что им совсем не дорожили. – Я сгоряча подхватил спор, разговор пошел на повышенных тонах и вот… Слова сами собой вылетели, клянусь! – кусая губы, Гокудера сжал кулак. Отчаянно хотелось ударить по столу. Ямамото рядом слушал как-то пусто, как будто вообще пропускал слова мимо ушей. – Он… Десятый так помрачнел. Я никогда у него таких глаз не видел. – Облизнув губы, Хаято в надежде повернулся к другу. Такеши тоже поднял голову, чувствуя его взгляд. В теплых, медовых глазах Хаято подчерпнул немного уверенности для себя. – Мне кажется, он меня испугался. А дома Хару встретила меня со сковородкой в руках. Глупая женщина, – и Гокудера, не сдержавшись, фыркнул. Но потом как-то обмяк в кресле, устало закрывая глаза. Все произошедшее давно улеглось и забылось, но отчего-то эта тревога восставала вновь, будто волной поднимаясь и замирая где-то в горле. – Кажется, Десятый рассказал ей. Хару плакала, и…
– Все понятно, – перебил его Такеши, качнув головой. Показалось, что у него даже лицо потемнело от непонятной тоски – наверное, не хотел слушать дальше.
Отчаянно хотелось курить, а сигареты все насквозь пропахли дождем.
– Нет, я не осуждаю Десятого, – Хаято откинул голову назад, укладываясь затылком на спинку дивана. – Он имел полное право. Но он сделал ей больно, моей жене…
Гокудера любил Хару. Или не любил, но… нет, безусловно, она была чудесной женой, очень красивой девушкой и хорошим человеком. И все-таки для Хаято это был скорее брак по расчету, чем по любви. Разумеется, он делал все возможное, чтобы ее не расстроить, он ее защищал и оберегал, и даже старался любить именно как женщину, как свою жену, но все-таки это давалось ему с огромным трудом. Она была скорее другом, и не более того.
– Что мне делать, если я потерял сразу двоих? – в пустоту задал вопрос Гокудера. Широкая, грубая от рукояти меча ладонь Ямамото легла ему на плечо.
– Давай просто переждем какое-то время, – отчаянно улыбнулся он. Хаято устало убрал волосы с лица. – Я дам тебе жилье, еду, одежду – все, что угодно. Помогу всем, чем смогу, обещаю. Да и… что не смогу – то наверстаю… – И все же в его голосе скользило что-то ироничное. Болезненное. Пустое. – Мы ведь, в конце концов, друзья.
Хаято невольно улыбнулся в ответ, хотя улыбка эта вышла немного вымученной. Он бы сейчас не отказался прижаться к этому придурку или быть прижатым им. Вот только было бы у него право так поступить.
Но Такеши, наверное, и правда смог бы помочь забыть все это.
Как назло, снова всплыла мысль, ненавидимая им больше всего: у него почти нет будущего. Савада теперь им пренебрегает, Ямамото – избегает, чтобы не доставлять неудобств, с Хару они рано или поздно разминутся, потому что они, черт подери, слишком разные и непохожие, но… У него, Гокудеры, есть только они трое – самые-самые близкие. К сестре он возвращаться не хотел. Вот и получилось, что он сейчас мало того, что отравил жизнь Десятому, Хару и Такеши, так и изящно сломал ее самому себе.
– Черт. – Гокудера рвано вздохнул, встряхивая головой. – Я любил его так давно, а… ничего не получилось. Всё пошло коту под хвост.
– Я тебя понимаю, – глухо произнес Такеши. Хаято едва не дернулся в сторону, покосившись на него – по слегка осуждающему и укоризненному взгляду было видно, что сейчас Ямамото имел ввиду именно его, свою неудачную пассию. Вот только его тут не хватало… Но Ямамото на его растерянный и отчаявшийся взгляд ответил мягкой улыбкой, и потом поднялся с дивана, поманив жестом за собой.
– Пойдем, уже давно пора спать. Впереди еще куча времени. Что-то да решится.
Путаясь в одеяле, Гокудера поднялся следом. Тем не менее, в темноте этого неприветливого дома он, наконец, успокоился. Свои собственные проблемы как будто таяли здесь – этим стенам ведь наплевать на них, они просто слушали, все-все тщательно запоминая.
* * *
Такеши переживал так сильно, что не мог заснуть практически до самого утра. Когда он взглянул на часы в последний раз – на них значилось начало четвертого. Буквально через два часа ему уже нужно было вставать и отправляться на миссию… Впрочем, эти самые два часа можно было отоспать и прямо в полете. Дорога, как-никак, предстояла долгая…
Выходило так, будто Такеши только ненадолго прикрыл глаза, а не спал. Ужасно болела голова, и он, что самое обидное, не мог с собой ничего поделать. Его не оставляли мысли о Гокудере и Цунаеши, более того, он чувствовал себя так, будто тоже участвовал в их ссоре и переругался со всеми разом. Тяжело было чувствовать, как лучшие друзья пытаются отрубить свои связи. Хотя какие из них друзья, когда в этом незамкнутом треугольнике нет ни одной взаимной, обоюдной линии.
Сейчас было бы так просто заполучить Гокудеру. Такеши невольно скривился, осознав, о чем думает. Он прекрасно понимал, что лишившийся чего-либо человек способен на многое, даже на самое безумное из всего возможного. Он бы хотел не думать об этом, но не мог.
В конце концов, он давным-давно понял, что все это бесполезно, и отказался от этих глупых мыслей. Он свыкся с тем, что с Хаято ему ничего не светит. Но это не мешало Ямамото представлять его руки вместо чужих. И после этих вечеров наедине с собственным воображением на него обычно накатывала такая бешеная меланхолия, почти депрессия, что друзья с сомнением смотрели ему в глаза и обеспокоенно оборачивались вслед.
Ямамото решительно отбросил одеяло и поднялся, поняв, что вряд ли уснет сегодня – слишком уж велико было напряжение. Пол под ногами казался ледяным. Он изо всех сил старался, чтобы половицы не скрипели: чуть дальше по коридору, в комнате для гостей, спал Гокудера, ни к чему было будить его в такой ранний час.
…пронзительно скрипнули винтики крана. Полилась – сначала холодная, и только потом постепенно набирающая теплоту – вода. Такеши почти замерз, когда стоял под душем, ожидая, что температура станет хотя бы на несколько градусов теплее его тела.
Гокудера-Гокудера-Гокудера… Иногда только такая мысль и билась в висках, и не хватало слов – все вертелось на языке его имя. Не хватало слов, чтобы объяснить, как ему был дорог этот человек. Даже Цуна и вся остальная Вонгола… Сравнивая то, в каких доверительных и теплых отношениях был он с Хаято, с тем, как друг немного холодно и официально общался с Хранителями, он понимал – а вот так близко больше никогда не будет ни у него самого, ни у Гокудеры. И он не мог думать о нем не как о друге, иначе все внутри вспыхивало отвращением. Это казалось унизительным по отношению к ним, к их дружбе, которой вскоре исполнится десять лет.
«Я не могу себе этого позволить, – в сотый раз напомнил себе Такеши, устало смежив веки. Нестерпимо жгло глаза от воды. Тонкий шелест, похожий на звук дождя, успокаивал и странно умиротворял. – Я не имею права даже представлять его своим любовником. Слишком тяжело будет отказаться потом от таких мыслей…»
Он думал, что всё пройдет. Вернее, он надеялся на это. Нарочно проводил все больше времени в компании ослепительных красавиц или же вполне симпатичных парней, старался отвлечься и хоть как-то забыть. А, как выяснилось, влюбленность не прошла, а переросла в любовь – спокойную, уверенную и надежную. Наверное, не было ничего страшнее односторонней любви. От Такеши к нему тянулась нить – тонкая, незримая, но крепкая и твердая – но ответа не было.
Ничего с этим уже не поделать.
…Кулаками по плитке – бесшумно, бессильно, и потом раскрытыми ладонями сверху-вниз, стирая с плитки испариной осевшую влагу. Необъяснимое отчаяние.
Они слишком близки – он невольно воспринимал любое прикосновение, любой косой взгляд за ответные чувства. Или правильнее будет – надеялся, что это может быть ответ? Он не мог отделаться от него, отчиститься от этих глупых, выматывающих чувств, перестать, наконец, ревновать Гокудеру к любому столбу. Или начать уже ревновать его к Цуне?
Останавливала мысль, что тогда ему будет больно.
И снова все по кругу.
…На кухне нашлось почти засохшее печенье и молоко. Стакан теплого молока на ночь – наверное, лучшее снотворное из всех существующих, но другое дело, что спать оставалось всего час. Такеши впервые за огромное-огромное количество времени встречал рассвет, наблюдая, как медленно выползает из-за крыш соседних домов красно-рыжее солнце.
* * *
Утро у Гокудеры началось рано. Он не знал почему, но выспался просто превосходно. Дома у придурка было отчего-то очень уютно, и вместе с тем – одиноко. Хаято ночью давил в себе какую-то растущую волну; ему почти требовалось чье-то тепло, чье-то присутствие рядом.
Он и думать не смел, чтобы позвать Ямамото к себе, но не отказался бы, чтобы он прочитал его мысли и пришел сам… Такеши наверняка смог бы отвлечь его от всех тех переживаний. Но Хаято неизменно спотыкался о тот факт, что они – друзья. Им нельзя. И он сам не имеет права так выматывать друга, почти насмехаться над ним, позволяя подойти на несколько шагов ближе.
Надеть пришлось все то, что дал ему вчера Такеши, хотя и выглядело оно уже изрядно помятым. В ванной царил настоящий холостяцкий кавардак. Пришлось взять его зубную щетку, и причем без спроса, но у Хаято было на это право лучшего друга.
В штабе Вонголы он сегодня, сразу после той жуткой ссоры, объявиться не мог. Пойти домой, фактически, тоже. Оставаться у Ямамото и мешать ему не хотелось, хотя выйти на улицу сейчас казалось самым худшим вариантом из в принципе возможных… Гокудера раздраженно вздохнул, плеская холодной водой себе в лицо. Его равномерно раздражала вся эта ситуация.
Ямамото вертелся на кухне, это было несколько неожиданно для такого раннего часа. Хаято мысленно отметил, как он выглядел – галстук, рубашка, все выстирано и отглажено, хотя и явно видно, что мужскими руками. Возможно, важная миссия. А то и даже опасная. Стало даже немного досадно, но зато он мог без лишних проблем остаться у него дома.
Сказать-не сказать, попросить-не попросить… Нет, но просто поговорить с ним точно нужно.
На хрипловатое со сна приветствие Такеши оглянулся будто немного растерянно, но потом благосклонно, молчаливо улыбнулся и снова занялся завтраком. Гокудера замер, невольно теребя манжеты рубашки и сжимая-разжимая кулаки – как следовало начать, что полагалось делать? Он и самому себе не мог объяснить своих мыслей, что и говорить о том, чтобы пытаться втолковать это Такеши, чьи ухаживания он откровенно игнорировал или вовсе пресекал. Теперь же он хотел настоять на том, чтобы тот, наоборот, продолжал, не останавливался, отвлекал и спасал. Да они… не пара друг другу абсолютно, и будущего у них нет, но только ему Гокудера и мог доверять.
Гокудера молчал, будто обиженно поджимая губы, и сверлил его затылок глазами. Ямамото, разумеется, чувствовал, что тот хочет что-то сказать, но тактично молчал – не думал, что у него есть право требовать от него ответа.
Закипел чайник. И когда Такеши потянулся снимать его с подставки – Хаято, удивляясь собственной смелости, резко шагнул к нему, всем телом прижимаясь к спине – больше не знал, что сделать, что сказать, и действовал почти отчаянно. Эта зараза была выше его где-то на полголовы, и в плечах шире, да и вообще – намного массивнее по сравнению с его практически хрупким и болезненно тонким телом. Гокудера мог только прижаться щекой к шее друга и неистово стиснуть руками торс, чувствуя, как резко каменеет его спина.
– Эй, эй, Гокудера, – с нервным смехом отозвался он, пытаясь оглянуться, но Хаято крепко вжался лицом ему в спину. Он слышал, как Такеши крупно сглотнул, едва давя в себе сладкую дрожь. На него волнами накатывало что-то липкое и тяжелое, и от одного только осознания происходящего у мечника меркли все остальные мысли, даже самые разумные. Он не мог его оттолкнуть. Хаято же не мог отпрянуть, ничего толком не сделав – потом он не сможет даже смотреть в его глаза.
Оба молчали. Ямамото весь превратился во что-то каменное и холодное. Гокудера уже упустил то ощущение податливой отзывчивости и мягкости, какое было с самого начала, когда тот еще не понял, что его обняли. Стараясь прогнать это ощущение неправильности, Хаято губами коснулся кожи на его шее, обвел кончиком языка, будто пробуя. Одной ладонью скользнул под ткань рубашки, задирая ее вверх. Жалко, что сомнется… Показалось, что он коснулся обнаженных нервов Ямамото. Тот рвано вздохнул, встряхнул головой, будто пытаясь прийти в себя. Покрепче, до белых костяшек сжал пальцами край стола. Хаято прижался носом к его шее – от него все же пахло чем-то уютным, домашним и теплым.
И тогда, будто вынырнув из омута, Такеши взял себя в руки и молча вцепился в его ладони, пытаясь убрать в сторону. Хотя все равно слишком мягко пытался. И слишком красноречиво молчал.
– Такеши, – пробормотал Хаято, только еще крепче прижавшись к нему, и, боясь даже представить, что делает сейчас, второй рукой провел вниз по смуглому животу к поясу брюк. Проник под ткань кончиками пальцев, слегка царапнул кожу. Попытался продолжить как можно соблазнительнее, прикусывая мочку его уха: – Переспи со мной.
И снова ушло ощущение этой теплоты. Он показался мало того, что холодным и жестким – еще и враждебным. И это невольно сбивало с толку. Но вообще не так уж все оказалось и плохо. Он ожидал, что собственные же действия вызовут у него отторжение, но… воспринималось, наверное, как игра. Ямамото – это Ямамото, и с ним можно делать все, что угодно – все равно поймет.
Мечник лишь наполовину удержал почти отчаянный, сдавленный и тихий стон, в следующую же секунду резко выдернул его руки у себя из-под одежды. Сил он не рассчитал – хотел только оттолкнуть Гокудеру от себя подальше, но все же не резко и не больно, а вышло так, что он спиной с диким грохотом налетел на кухонный стол, по пути попытавшись уцепиться хоть за что-нибудь, чтобы восстановить равновесие.
Гокудера зажмурился, резко кусая губы и пытаясь подняться. Дико болела спина. Ему страшно было подумать, как он выглядит сейчас, настолько униженный и потерянный, но еще страшнее было смотреть на Ямамото. Он выглядел как тогда, после смерти Цуёши. Будто загнанный, донельзя разъяренный зверь.
– Почему нет? – почти потерянно вскрикнул Хаято, кое-как выпрямляясь. В спине то и дело что-то отвратительно хрустело, было тяжело дышать. – Ты же сам этого хочешь!
– Да ты идиот, если думаешь, что у меня кроме «хочу» ничего нет, – неожиданно огрызнулся Ямамото, торопливо поправляя на себе рубашку. Щеки у него пылали. А ругаться он не умел – прозвучало скорее болезненно и забито, чем действительно грозно.
Гокудера сжал на секунду зубы, глубоко вздыхая.
– Мне нужно его забыть, понимаешь? – выпалил он в ответ, на пару шагов ближе подскакивая к нему, но снова замер – ближе было страшно. Ямамото тоже застыл будто вкопанный. Гокудера сжал кулаки, увидев, как тот напрягся при его приближении. Какого ж черта он так уперся… – Кто, как не ты, блин, кто тогда!?
– Ты только заменишь его мной, а видеть и чувствовать будешь только его! – рыкнул Ямамото, дергая вниз узел галстука. Хаято невольно попятился: показалось на секунду, что он хотел начать раздеваться, но Такеши всего лишь расслабил его – дышал он тяжело, лихорадочно. – Ты сам говорил, что мы друзья, и я тебе обещал не переступать черту. Я сделаю все, чтобы помочь, но вот «это» – не помощь.
Хаято притормозил с ответом всего на секунду. Да какая разница? Почему этот идиот отказывается от того, о чем наверняка мечтал? Такеши выглядел возбужденно, вместе с тем – разозленно, но все-таки большей частью он был безумно растерян. Но едва он открыл рот, чтобы выпалить что-то обжигающе обидное – Ямамото, придя в себя, круто развернулся, с места широким, предельно спокойным шагом кидаясь в коридор.
– Достанешь рыбу из духовки через пять минут, – быстро распорядился он уже в коридоре. Хаято сильно растерялся, но когда вылетел следом за ним – тот уже спешно натягивал пиджак, одновременно заправляя в чехол свой меч. – Я в аэропорт.
Вот же придурок.
Гокудера чуть не взвыл, кулаком ударяя по стене.
– Ты снова сбегаешь, идиот! – заорал он ему в спину. Такеши и ухом не повел, в пару движений застегивая все пуговицы и поправляя манжеты. – Ты, как всегда, валишь в самые важные моменты, хренов трус! Да тебе просто страшно!
Ямамото молча повернулся через плечо, смерив его брезгливым взглядом. Так, будто на мусор какой-то смотрел… И именно это отвращение задело больше всего. Хаято замер с опущенным взглядом, безвольно сжимая-разжимая кулак, и потом только молча, уязвленно посмотрел ему в глаза – резко прояснившиеся, холодные. Абсолютно чужие.
Больно.
– Между нами ничего не будет, – отрывисто произнес Ямамото. Хаято невольно вжал голову в плечи. Голос его звучал как раскаты грома. – Люби Саваду как-нибудь без меня.
В следующее мгновение, когда стрелка на циферблате часов указала ровно на шесть часов утра, Ямамото пулей вылетел из собственного же дома. Гокудера было кинулся следом за ним, но дверь уже захлопнулась. В темноте он рукой наткнулся на вставленные в замочную скважину ключи. Хорошо хоть, что его не запирали…
Внутри все похолодело: не хватало только потерять и придурка тоже. Но, в конце концов, они выпутывались и не из таких передряг и ссор. Наверное, что-нибудь да придумают, чтобы забыть этот отвратительный разговор.
Гокудера облизнул губы, как нельзя некстати вспомнив: кожа у Ямамото была загорелой, солоноватой, с приятным сладковатым запахом.
А у Цуны другая. Наверняка другая.
Табурет, подвернувшийся под руку, с грохотом полетел на пол. Пискнул и погас вырванный из розетки телефон. Хаято был зол безумно.
Снаружи начинался дождь.
@темы: Ямамото/Гокудера, фанфикшен
-
-
30.06.2010 в 12:18С нетерпением буду ждать продолжения!
-
-
30.06.2010 в 13:15-
-
30.06.2010 в 15:57Но и при этом читается с интересом. ))
-
-
30.06.2010 в 16:03Спасибо Вам огромное за внимание =)
-
-
30.06.2010 в 18:01-
-
30.06.2010 в 19:51Прямо кинк на кинке, поэтому читала с огромным удовольствием, хоть и переживала. *_____*
Очень жду продолжения)))